E-mail: [email protected]




 

К читателю…………………….
Стажер………………………….
Насморк………………………...
Контролеры……………………
Родинка……………………….
Караул № 36…………………...

НАСМОРК

Пневмоиспытания не ладились. В который раз шланги высокого давления, свисающие с площадок обслуживания и кольцами выглядывающие из люков ракеты, проверены и перепроверены, стыки подтянуты. И вновь, после поворота вентиля на пневмощитке, в бездонном пространстве шахты раздавалось змеиное шипение - негерметичность.

- Чтоб его, падлюку и его шланга душу..., - пробормотал один из офицеров и, перебравшись через порог люка, вновь полез по трапу проверять цепочку шлангов. За ним потянулись и остальные.

Двигались почти бесшумно, сдерживая дыхание: пытались на слух определить если не само место, то хотя бы зону, в которой шипел сжатый воздух. Изредка доносились хлюпающие звуки - это Крючковский маялся со своим насморком.

- Кажись, нашел, - почти через полчаса молчания раздался приглушенный голос.

Старший лейтенант осторожно выбрался из люка ракеты и, распрямившись во весь рост, изрек:

- Точно! Травит клапан наддува окислителя на первой ступени. Тут оно.

- Оно или она? Если - она, то, чур, я - первый, - Печков, обрадованный вновь появившейся надеждой, протиснулся между цилиндрами амортизаторов и, привычно перебирая перекладины трапа, начал спускаться. - Старшой, готовь струмент.

Негерметичность устраняя,

Я Вам себя всего вверяю.

Залогом долгих жизни лет -

Ваш синий форменный берет.

На этот незамысловатый экспромт старший лейтенант ответил восхищенной улыбкой и достал из инструментальной сумки пару ключей.

Работа с негерметичным клапаном заняла не более пяти минут, в течение которых остальной народ, сгрудившись на откидных площадках, терпеливо ждал результатов.

- Финдец, громадяне! Па-прашу всех наверх. Вечер пневматической музыки продолжается. Маэстро Федоренко приглашается к пульту, - поднимающееся настроение Валентина ощутимо распространялось по шахте, и на смену раздраженной усталости на лицах замелькали улыбки.

Двигаясь по трапам к люку, народ разговорился, ожил, и постовой на входе в шахтный ствол, услышав невнятный, но веселый гул, исходивший из-под земли, просунул голову в люк, прислушался и тоже заулыбался.

- Валентин Петрович, а Вы были в соседней дивизии, когда два года назад при таких же пневмоиспытаниях взорвали ракету? - старший лейтенант, симпатизировавший Печкову, явно задал этот вопрос без “задней” мысли. Лишь поэтому заигравший желваками скул Валентин сдержался.

- Во-первых: не взорвали, а взорвалась. Во-вторых: не при таких работах, а по старой технологии. В-третьих: такие вопросы, старшой, задают после того, а не до того. Как говорится, на всякий случай и во избежание.

Напоминание об аварии, болезненно близкой для многих из присутствующих, - тогда в силу невероятного стечения обстоятельств сгорела ракета и погибло несколько человек, - мгновенно изменило общее настроение.

Унылая тишина заполнила все пространство оголовка шахты. Только удрученный старший лейтенант обиженно по-мальчишески сопел, отвернувшись от остальных и проверяя исходное состояние пневмощитка, да ушедший из вежливости в соседнее помещение Крючковский печально трубил в носовой платок, пытаясь побороть насморк.

- Федоренко! Доложи о готовности к работе, - грубее обычного скомандовал седой подполковник старшему лейтенанту.

Тот и такую форму общения воспринял с облегчением как возможность выхода из гнетущего молчания:

- Товарищ подполковник! Негерметичность магистрали устранена. Оборудование и личный состав расчета готовы к пневмоиспытаниям ракеты.

- Как промышленность? - теперь уже нормальным, рабочим голосом обратился подполковник к гражданским.

- Готовы, - за всех ответил Печков. И как бы в подтверждение его слов из-за полузакрытой гермодвери длинным пароходным гудком продудел в платок Крючковский.

- Подать давление на борт, - скомандовал подполковник, и все присутствующие уставились на манометры пневмощитка.

Да, два года назад на другом объекте при этой же операции высокое давление одолело запорную арматуру и ворвалось в полость отсека горючего. Набрав избыточные атмосферы давления, сжатый газ вывернул наизнанку многослойное промежуточное днище топливного отсека. Теперь никто и ничто не могло препятствовать соединению десятков тонн самовоспламеняющихся компонентов ракетного топлива...

Об этом знали и помнили все: два года специалисты и ученые, гражданские и военные анализировали трагедию, многократно перепроверяли все расчеты, на имитаторах и на натурных изделиях проводили испытания в граничных условиях.

Затем были долгие месяцы учебы, тренажи и инструктажи, зачеты и экзамены. Лишь после этого было принято решение продолжить работы, и сегодня впервые после той аварии проводились пневмоиспытания по новой технологии на заправленной боевой ракете.

Все знали и помнили. Все были готовы к работе. Готовы. Но неуместный вопрос молодого Федоренко напомнил каждому, что единственная его жизнь, тело, состоящее из таких непрочных пластин мышечной ткани, хрупких кровеносных сосудов и тончайших нервных волокон, в случае...

В случае такой же аварии будет безжалостно разорвано на кровавые куски мяса, которые тут же под воздействием всепожирающего окислителя превратятся в клокочущие вихри бурого дыма.

Потом будет огонь, такой неземной жар, после которого на тридцатиметровой глубине развороченной взрывом шахты останется лишь остывающая лужа расплавленного алюминия с торчащими из нее стальными штангами силовых цилиндров системы амортизации.

Все будет как тогда, если... Если, не дай бог...

Прочистив в очередной раз свой ненадежный нос, Крючковский выбрался из аппаратной и со спины подошел к товарищам, с напряжением следившим за манометрами. Стрелки манометров, замедляя бег, приближались к красным рискам на циферблатах. Замерла одна.

- Первый - в норме, - доложил старший лейтенант.

Эдик, разделяя общее напряжение, почти не дыша, следил за вторым манометром. По мере продвижения стрелки к опасной зоне в носу у Эдика усиливалось изнурительное щекотание. В переносице заломило. Проклятущий насморк!

У красной черты замерла стрелка второго манометра.

- Второй - в норме, - почти крикнул Федоренко. На него нервно оглянулись и тут же вновь впились глазами в манометры.

Устало остановилась третья стрелка.

Внимание всех сконцентрировалось на четвертом, последнем манометре. Его стрелка, почти замершая, дрогнула и с нарастающей скоростью побежала к финишу. Все замерли. Стрелка уверенно набегала на последний сектор шкалы манометра. Руки подполковника и старшего лейтенанта синхронно потянулись к кнопке-индикатору с четкой надписью “ОТМЕНА ОПЕРАЦИИ”.

Боль в переносице у Крючковского достигла предела терпения. На смену щекотке в носоглотку пришло невыносимое царапание, будто разъяренные коты острыми когтями пытались соскрести слизистую оболочку. Легкие перехватил спазм, они рефлекторно расширились. Эдик зажмурился...

... Спустя мгновение Крючковский открыл глаза, но рядом уже никого не было. На полу лежала офицерская фуражка. Из бетонного тоннеля доносился затухающий топот сапог. В шахте слышалось нарастающее шипение. На пульте малиновым светом пульсировала надпись “ОТМЕНА ОПЕРАЦИИ”. Стрелки всех манометров быстро уходили от красных меток к началу шкалы.

Эдик с ужасом осознал, что история повторяется: сейчас будет взрыв! Руки и ноги не слушались. Ни сердца своего ни дыхания он не ощущал. В такт мигающему индикатору билась мысль: “Сейчас будет взрыв! Сейчас будет взрыв! Сейчас...”

Мигает кнопка, бьет в глаза малиновым лучом. Жжет.

“Почему она мигает? Значит, успели дать отмену?! Значит, и я успею?!”

Тяжелый стон прокатился по шахте. Мелкой дрожью завибрировал металлический пол. Жуткий скрип разрываемого металла вонзился в мозг. И, пытаясь избавиться от этого мучительного звука, Эдик побежал. Помчался! Полетел!!!

В одно мгновение промелькнул коридор. Скрежет раздается почти за спиной, настигает. Поворот. Звук отстал. Лестница. Десять ступеней - в одно касание. Входная дверь. Вспышка света. Солнце! Это солнце! Живое, теплое, родное. Тишина. Жизнь!

Ноги вновь отказали. В этом безбрежном мире голубизны неба, зелени весенней степи и такого славного, доброго солнца не должно и не могло быть взрывов, пожаров, катастроф. Эдик расслабленно присел на силовой брус защитной крыши пусковой установки, но через мгновение новая волна животного ужаса потрясла все его существо: стотонная крыша шевелилась!

Он едва успел не то спрыгнуть, не то сползти с крыши, как она с тем же натужным скрипом, что Эдик слышал мгновения назад в шахте, вздрогнула и приподнялась. Чуть-чуть помедлила и с невесомой легкостью ушла вверх и в сторону. Дренажные патрубки с ревом выдохнули сотни атмосфер сжатого воздуха, погнав в степь облако пыли.

Все это никак не укладывалось в измученном сознании: “Неужели в автоматическом режиме идут пусковые операции и сейчас из шахты вылетит ракета? Да ведь быть этого не может - автоматика блокирована для регламентных работ! Тогда кто открыл защитную крышу?”

Эдик взглядом потянулся к приземистому силуэту заправщика сжатых газов. Там, упершись головой в панель управления и положив раскинутые руки на вентили подачи давления, спиной к шахте стоял седой подполковник. Не отпуская глазами его обреченную, бессильно замершую фигуру, Крючковский затрусил вокруг шахты к подполковнику. Движение несколько оживило организм, Эдик начал узнавать свое тело, активнее заработал мозг.

Из шахты не доносилось ни звука. Ни дыма ни паров ракетного топлива. Значит, аварийная ситуация, если она была, не получила развития. Была ли она? Если нет, то кто и почему остановил пневмоиспытания? Почему сброшено давление из баков? Кто открыл защитную крышу? Куда и почему исчезли все?

Приближаясь к подполковнику, Эдик понял, что тот также не знает ответа на этот вопрос. Не знает, так как он только что в ручном режиме открыл крышу пусковой установки, надеясь таким образом уменьшить силу ожидаемого взрыва и спасти людей.

Не себя - остальных. Всех, кроме себя. При закрытой крыше не убежал бы никто. При открытой - не успел бы один он. Простая математика. Простые действия: крутануть пару вентилей и пустить сжатый воздух в силовые цилиндры домкратов подъема крыши. И ждать. Недолго. Несколько секунд.

Но секунд прошло уже много. Так много их быть не могло. Значит, ... они будут еще?! Будут! Много!

Подполковник поднял голову, с трудом разжал побелевшие от напряжения пальцы и снял руки с вентилей заправщика. Повернувшись, он бесконечно усталым взором споткнулся о расширенные зрачки Крючковского. Трудно сказать, как долго они молча и неподвижно смотрели друг на друга.

Затем Эдик вынул из кармана примятую пачку днепропетровских сигарет “Прима” и протянул ее офицеру. Тот, размяв негнущимися пальцами сигарету, хриплым голосом произнес казенную фразу:

- Тут курить не положено.

- Так пойдем туда, - Эдик кивнул в сторону ворот в ограждении боевой стартовой площадки. И они двинулись, едва волоча свои малопослушные ноги.

- Как ты думаешь, Эдуард, что произошло?

- Ну, будущий генерал, ты даешь! Смотрю - все уносят ноги из шахты. Я - за вами. А теперь у больного здоровье спрашиваешь, - Эдик с недоумением уставился на офицера.

- Три манометра - в норме. На четвертом, за одно деление до черты - хлопок. Ну, я и дал “отбой” операции, а мужики уже побежали, - подполковник пытался вспомнить еще какие-нибудь подробности, но в те доли секунды больше ничего и не могло вместиться.

Эдик оторопел:

- Какой к черту хлопок? Одно деление до красной черты - я чихнул. Открываю глаза - никого. Только топот конский по коридору. Скакуны клятые! Чтоб вы так на службе вашей бегали. А хлопка никакого не было.

Подполковник дернулся как от удара и остановился. Медленно повернулся к Эдику со счастливой догадкой на лице:

- Чихнул, говоришь?!

Из-за бруствера грунтовой дороги, ведущей от ворот площадки к шахте, осторожно выглянул Печков.

- Ну, что? Что там? - сдавленно спросил кто-то из лежавших рядом.

Валентин помедлил, осознавая увиденное, и изрек:

- Как что? Разлеглись тут, понимаете ли, бездельники. А Крючок с подполковником делом заняты - половецкие пляски разучивают.

Выскочившие на дорогу “промышленники” и военные увидели, как по технологической площадке вокруг шахты, подпрыгивая и хохоча, взявшись за руки и выделывая дикие танцевальные па, перемещаются две фигуры: седоголовая в темно-синей военной “техничке” и почти двухметровая в бежевом южмашевском комбинезоне.

- Ну, кто не верил, что народ и армия едины? Смотрите! - Валентин и молодецким голосом и широко разведенными руками приглашал всех полюбоваться “танцорами”. Пропустив вперед побежавших к шахте и радостно орущих разную ерунду товарищей, Печков неожиданно для самого себя быстро перекрестился, смахнул демаскирующую слезу, шмыгнул носом и пробормотал вполголоса:

- Насморк проклятый...

1990 г.

КОНТРОЛЕРЫ

Отсек с ядерными боеголовками, надежно охваченный такелажными лапами, плавно оторвался от ракеты и под мерное жужжание электродвигателей пополз в кузов транспортно-стыковочного агрегата, нависший над шахтой пусковой установки. Офицеры боевого расчета укладывали инструмент и аппаратуру в боковые ящики “носорога”, как между собой называли огромный агрегат, предназначенный для перевозки и многих других работ с боевым отсеком. Сегодня работа спорилась.

“Эх, всегда бы так!” - подумал Крючковский, вспоминая нередкие случаи, когда на стартовых площадках царила “психушка”. То техника барахлила, то отцы-командиры устраивали разносы ракетчикам, к примеру, за нарушение установленной формы одежды. И далеко над сопками в ночи разносится начальственный голос, частенько с “мать-перемать”, с такими обещаниями и сравнениями, после которых - где там работать! - самому хочется “облаять” кого-нибудь. Иерархическое хамство - уйдет ли оно когда-нибудь из нашей армии?

Рядом с Эдиком, облокотившись на леер ограждения шахты, стоял новый начальник объекта, молодой еще генерал. Он не мешал работать расчету, а Эдика деликатно расспросил об особенностях этой вот новой техники. Крючковский с удовлетворением отметил про себя инженерную грамотность вопросов - побольше бы таких толковых командиров! - и рассказал об эксплуатационных нюансах новой ракеты и пусковой установки, выявленных при испытаниях. Точнее, при разработке опытного образца, но об этом, естественно, Крючковский распространяться не стал. Не к лицу ответственному представителю Главного конструктора афишировать недостатки собственной фирмы. Даже, если их называть особенностями.

Чуть поодаль, чтобы не мешать разговору, стояли остальные контролеры: представитель службы ракетного вооружения, главный инженер базы боевого оснащения и майор из особого отдела. Наблюдая за тем, как боевой отсек вползает в кузов “носорога”, они тоже вели неспешный разговор, поглядывая на часы: пока завершат работу, да пока домой доберутся - останется поспать часа два-три и - снова на службу. Однако, разговор - разговором, а боевой отсек и главного контролера - генерала - они постоянно держали в поле зрения. Службу знают!

На смену умолкнувшим электродвигателям взревел дизель, и кузов “носорога”, поглотивший боевой отсек, начал опускаться в транспортное положение. У горловины шахты закопошились стартовики, готовясь к закрытию пусковой установки.

- Вниманию всего личного состава! До пролета американского разведывательного спутника осталось двадцать восемь минут. Начальникам боевых расчетов подготовиться к выполнению заключительных операций, - над стартовой площадкой по “громкой” связи прозвучал усиленный голос руководителя работ.

Генерал оттолкнулся от леера ограждения:

- Ну, что же, Эдуард Александрович, дело сделано - можно и по домам. У меня в машине есть свободное место. Поехали?

- Спасибо, товарищ генерал. Утром будем проводить испытания. Здесь и заночую, в вагончике. - Крючковский не был избалован обращением к нему по имени-отчеству, тем более - из уст столь высокого начальства. Приятно, все-таки, когда к тебе обращаются по-человечески.

- В таком случае - благодарю за консультацию и желаю здравствовать, - генерал крепко пожал руку и двинулся к командно-штабной машине, через освещенное окошко которой видны были проверяющие, расписывавшиеся в журнале контроля работ.

Всего доброго. - Крючковский подумал, что сам еще успеет расписаться, а вот перекурить уже давно пора бы. И, нащупывая дорогу лучом карманного фонарика, пошел к башенке караульного помещения.

Усевшись на скамью у врытой в землю бочки-пепельницы, достал долгожданную сигарету. Чиркнул спичкой и, предвкушая сладкое головокружение, глубоко затянулся. После сгоревшей спички темнота стала еще более вязкой. Сквозь нее медленно проступали светлячки маскировочных подфарников “носорога” и машин сопровождения, готовящихся к маршу. Небольшое облачко света клубилось над горловиной шахты - вот и все, что можно было разглядеть в эту почти безлунную ночь на боевой стартовой площадке. Да, еще - звезды. Много, очень много звезд.

Со стороны “караулки” раздалось похрустывание гравия под чьими-то шагами. Едва различимый силуэт уверенно обогнул бочку и уселся на вторую скамью напротив Крючковского. Эдик ожидал, что пришедший закурит или скажет что-нибудь из вежливости, но тот молчал и не шевелился.

“Должно быть - боец. Курить хочется, а попросить стесняется”, - подумал Крючковский. - “На этих парней сигарет не напасешься”.

Тем не менее, предложил:

- Может, закуришь, хлопец?

- Табакокурение вредно для биологического организма, - речь у парня прозвучала четко и бесцветно, как у робота. И с приличным “металлическим” акцентом.

“Прибалт, наверное”, - расслабленно подумал Эдик. Клонило ко сну. Он нажал кнопку своих электронных часов, поднес к глазам тускло светящийся циферблат: начало четвертого.

- Тебя как звать-то, воин? - Эдик решил “разговорить” парня. Все равно необходимо дождаться, пока закроют пусковую установку. Лишь тогда, вместе с офицерами можно будет пойти поспать.

- Я не есть воин. Я есть инспектор Лоэл. Сектор номер шесть. Красноярская зона контроля, - голос по-прежнему был лишен эмоций.

“Экую хреновину парень несет”, подумал Эдик, ощущая, как сонное тепло от меховой куртки постепенно охватывает грудь и спину - за башенкой “караулки” порывы ветра практически не ощущались.

- И что же ты тут, в Красноярской зоне контролируешь? - все еще с ленцой в голосе спросил Крючковский, но какая-то, пока неясная и тревожная мысль уже начала продираться сквозь сонливость.

- Мне поручено делать контроль за изменением суммарного потенциала ядерного оружия в Красноярской зоне.

Сонливости у Эдика как не бывало. В нарастающем вихре закружились мысли. “Прибалт? А прибалтов-то в Ракетных войсках я что-то до сих пор не встречал. Берут ли их сюда вообще? Какой контроль? Красноярская зона, допустим, это - Красноярская область. Тут - совпадает. А что такое “шестой сектор”? Здесь нет никакой связи с номерами и классификацией объектов стратегических ракетных комплексов. Уж это-то я знаю. На розыгрыш - не похоже. Боец на это не решится, офицеры - заняты. Тут что-то не так!”

- Ну, и как тебе нравятся результаты сегодняшнего контроля? - Эдик старался сохранить сонную мягкость своего голоса, хотя внутри уже был предельно собран.

- Никак не нравятся. Перемещение ядерных боеприпасов всегда опасно, - неясный силуэт собеседника спокойно ответил и слегка шевельнулся, поворотом головы неспешно следуя за осторожно двинувшейся к воротам колонной автомобилей, среди которых мрачно выделялся внушительный горб “носорога”.

- Слышишь, инспектор, а ты вообще-то говоря, откуда?

- Инспектор Лоэл. Шестой сектор...

Крючковский перебил:

- Это я понял. Родом ты откуда? Где жил до призыва в армию? Или ты из “почтового ящика”?

- Главное - не это. Главное - я здесь. Главное - я делаю контроль, значит - опасность будет меньше.

“Да, разговор не назовешь конструктивным”, подумал Эдик. Но, стремясь хоть немного прояснить ситуацию, продолжил:

- Чем твое присутствие способствует уменьшению опасности?

Собеседник ответил с прежней монотонной четкостью:

- Каждый инспектор имеет задачи выявления организационных и технических предпосылок к появлению аварийных ситуаций, принятия мер по предотвращению развития аварийных ситуаций в случаях упущений в их выявлении и локализацию аварии в маловероятном случае наличия упущений на втором этапе.

“Грамотно излагает мужик”, Эдик испытывал стремительно нарастающее тревожное любопытство к этому парню. Но не успел задать ему очередной вопрос - тот опередил:

- Количество ядерных объектов и боеприпасов на Земле увеличивается ежегодно. Растет вероятность возникновения большой аварии. Мы не успеваем контролировать все работы с ядерными боеприпасами.

Теперь необходимо делать надзор за ядерными энерге-тическими установками. После аварии, которую вы называете чернобыльской, Большой Совет принял решение контролировать все работы, при которых могут возникать аварии с последующим активным взрывом или радиационным заражением местности и поражением землян.

“Землян”, тупо и с растущей тоской повторил про себя Крючковский, ощущая мерзкую нервную дрожь во всем теле. “Контакт с инопланетянами на боевой стартовой позиции. Расскажи кому-нибудь из начальства такое - даже смеяться не станут, просто отстранят от работ по подозрению на психику - и все дела”.

- Инспекторов не хватает. Нужны помощники. Лучше - женщины, они в большей степени ориентированы на обеспечение мирного существования. Но женщины редко работают с ядерными устройствами. Поэтому мы приглашаем в помощники мужчин, которые работают с этой техникой и любят жизнь, - пришелец, а в этом Эдик уже и не сомневался, продолжал. - От имени Большого Совета приглашаю тебя быть помощником инспектора.

- Почему меня? - Эдика трясло. Мысли путались. Очень захотелось оказаться у себя в Днепропетровске, на даче и выпить стаканчик-другой домашнего вина, соседку увидеть...

- Ты не носишь униформу. Ты не есть воин. Ты много думаешь о растениях, о строениях, о продолжении своего рода. Значит, ты - не воинственный землянин. Ты - созидатель. Ты заинтересован в мирном будущем. Значит, ты будешь хорошим помощником.

“Эдик - созидатель! Умом трахнуться можно. Однако, мысли, похоже, он умеет читать”.

- Мозг вибрировать не нужно. Ум необходимо беречь.

- Ладно, ладно, инспектор. Что должен делать помощник?

- Вызвать инспектора, если будет угроза возникновения аварии с ядерным устройством.

- Как я это сделаю?

Пришелец протянул руку. Эдик вначале отшатнулся, затем осторожно посветил на нее фонариком: на ладони инспектора лежала пятиугольная пластина с цветным изображением земного шара, какой-то надписью и с небольшим отверстием, через которое продето металлическое кольцо. Обычный брелок!

- Поставишь этот символ на ребро и легко ударишь по нему чем-нибудь металлическим. Инспектор получит сигнал и прибудет.

- Как быстро он прибудет?

- Достаточно быстро. Инспектор не опаздывает, - пришелец встал. В отраженном свете фонарика его уже можно было разглядеть. Темно-серый комбинезон, перехваченный широким поясным ремнем. Такого же цвета шлем. В левой руке - размером с небольшую книгу прибор со слабо светящимися разноцветными индикаторами.

Эдик с напряженным ожиданием поднял взгляд к голове Лоэла и... облегченно вздохнул: умное и серьезное смуглое лицо мужчины лет тридцати. Правильные, точнее, безупречные черты европейского типа. Только без волос - ни бровей ни ресниц. Рост – несколько выше нашего среднего. Фонарик погас.

- Мне пора идти. Инспектор должен сопровождать объект, - пришелец посмотрел вслед “носорогу”, выползающему за обозначенную тремя рядами колючей проволоки границу стартовой площадки.

- Э-э, постой! Нельзя же так: раз-два - и готово. Слышишь, нужно ведь еще многое оговорить, обсудить... Условия работы... Оплата...

- Доверие Большого Совета - высшая награда. Шестой сектор Совета надеется на тебя.

Лоэл повернулся и, похрустывая гравием, сделал несколько шагов в направлении ворот площадки. Дальнейшие звуки были перекрыты “громкой” связью:

- Внимание! До пролета спутника осталось шесть минут. Личному составу покинуть пусковую установку. Защитную крышу и люки закрыть.

Обессиленный Эдик плюхнулся на скамью. В голове устало ворохнулась убогая мыслишка: “Ну и встрял! Помощничек, едрена мать! Созидатель и агент инопланетян на общественных началах. Ну что, что из произошедшего могу я рассказать начальнику отдела?”

_______

Конечно же, об этой встрече Крючковский не рассказал никому. Пятиугольный брелок с полгода давил ему на нервы, мешая “созидательным” мыслям и лишая привычной уверенности. Наконец, не выдержав, Эдик предложил своему старому другу Валентину Печкову поменять брелок на зажигалку, привезенную Валентином из командировки на северный полигон.

Печков с серьезным выражением лица тщательно рассмотрел на брелке миниатюрное изображение голубого земного шара с зелено-коричневыми рельефами континентов и, удовлетворенно кивнув головой, спросил:

- Эдик, а что это за надпись “Лоэл - Крючковскому. Сектор 6. Красноярская зона. 1989 г.” А?

Крючковский с ухмылкой, призванной подтвердить, что его слова - это шутка и только шутка, ответил:

- Это - брелок инопланетянина по имени Лоэл. Он работает инспектором по ядерным делам в шестом секторе Большого Межзвездного Совета. Вручил он мне его за особые заслуги в прошлом году, когда я был на регламентных работах на красноярском объекте. Если тебе будет хреново - трахнешь по нему какой-нибудь железякой три раза и инспектор Лоэл примчится к тебе на помощь на летающей тарелке.

- Три раза, говоришь? - внимательно посмотрел на него Печков. - Учту при случае. Ладно, договорились. Давай меняться.

И вручил Эдику зажигалку. Тот пощелкал ею, любуясь аккуратным язычком пламени и начал осматривать со всех сторон. На донышке виднелись какие-то буквы.

Приглядевшись, потрясенный Крючковский хрипло произнес вслух прочитанное:

- “Лоэл - Печкову. Сектор 6. Архангельская зона. 1988г.”

1990 г.

РОДИНКА

Вчера вечером крепко “поддали” по случаю завершения монтажа очередного испытательного стенда. И не то, чтобы крепче обычного, да спирт на этот раз оказался с привкусом резины, типа “калоша”, а затем пили местный портвейн, пиво и еще какую-то самодельную гадость.

От мешанины выпитого, съеденного и выкуренного, от мелькания чужих гнусных лиц, прибредавших “на огонек” по грязному гостиничному коридору, от пьяных разговоров и от едва не вспыхнувшей драки - от всего этого и в организме и на душе осталось ощущение липкой, смердящей мерзости.

- Ну и рожа! - Николай наконец-то сумел рассмотреть свое помятое лицо сквозь пятна ржавчины, проступавшие на зеркале, едва державшемся на деревянных шпильках над перекошенной раковиной умывальника.

Саша, морщась, оторвал рыжую всклокоченную шевелюру от подушки и с усилием вгляделся в Николая опухшими красными глазами. Тяжело вздохнув, снова ткнулся лицом в подушку и тут же застонал.

- Ну, что? Вава в головке?

- Иди ты..., - Пушковский встал “на четвереньки” на постели и с опаской помотал головой. - Ух, и болит же клятая.

- Меньше пить надо, уважаемый товарищ, - Николай закончил бритье и, ахая, ополаскивал лицо под ржавой ледяной струей.

Саша осторожно спустился с заскрипевшей кровати, сунул ноги в потрепанные тапочки и, прошлепав к умывальнику, попытался из-за спины вытиравшегося вафельным полотенцем Боева разглядеть свое изображение в зеркале.

- Орел! - прокомментировал Николай и неожиданно икнул. - Придурки! Надо же так нажраться. Кстати, а что это за бабы вчера были? Что-то я их здесь раньше не встречал.

Саша оторопело уставился на Боева: в обрывках воспоминаний о минувшей ночи никаких сцен с женщинами у него не сохранилось. “Господи, неужели спиваюсь?” – от испуга Пушковского передернуло.

А Боев, не замечая смятения своего товарища, продолжал:

- Твоя-то, шустренькая и голосистая оказалась. Пела великолепно. И анекдоты рассказывала – сочно! А ты нахохотался. Давно я тебя не видел таким раскованным. Только из памяти выпало, как зовут-то ее?

Пушковский, растерянный, с нарастающей злостью на весь мир, напряженно пытался связать воедино какие-то слабо мерцающие в памяти образы. Ничего не получалось! Но необходимо было хотя бы перед Николаем попытаться сохранить свое лицо. Поэтому, стараясь сдержаться, но все-таки довольно резко, ответил:

- Коля! Ну их всех к дьяволу! И вспоминать не хочу.

- Не скажи. Я бы и сегодня не прочь поздравить лучшую половину человечества с каким-нибудь праздником. Например, с внеочередной годовщиной независимости сексуально раскованной республики Гвинея-Бисау…

- Коля! Прошу, не надо. Пропади они все пропадом, - Пушковский вышел из-за перегородки, отделявшей умывальник от комнаты, и содрогнулся: улыбающийся Боев приглашающе указывал на стол, на котором стояла бутылка водки, лежало крупно порезанное сало, ломти черного хлеба и четвертинки луковицы.

- Коля! Ты с ума сошел. С утра! Опять пить эту гадость…

- Сашок, лапочка, взгляни на часы – уже время обедать. В соответствии с рекомендациями лучших зарубежных алкоголиков, разумеется, анонимных, в этой критической ситуации следует принять аперитив. Э похмелиться тайм. Дринкен руссише шнапс. Короче, профессор: прошу к столу.

Мы с тобой должны быть рядом в эту безусловно трудную для человечества минуту. В свободный от работы день, после завершения монтажа принять добрую чарку на опохмелку – да ведь это неосознанная до конца мечта всего прогрессивного человечества. Мечта, ставшая былью. За мечту, товарищ!

…Два часа спустя, приняв внутрь по паре “стакашек”, наговорившись обо всем понемногу и захмелев “на вчерашних дрожжах”, вышли они оба “проветриться”. Чистый и ароматный, настоянный на весенних запахах воздух ударил в головы. По аллеям парка неспешно прогуливались мамы и бабушки с колясками и с самостоятельно топавшими малышами. В распускающейся листве весело попискивали птахи.

Интересно, как там дома мои бандиты? – Боев с неожиданно нахлынувшей тоской вдруг вспомнил, как месяц назад, перед его отъездом в командировку, прощаясь, прижались к нему оба сына. И младший “трехлетка” долго не хотел отпускать его шею и все тянул, по детски нечетко выговаривая слова: “Папа, купи в кидиловке жвачку мне и братику”. Слово “командировка” для него давно стало привычным, но все еще трудно выговаривается…

- А что им сделается? Живут себе…, - Саша подумал, что сегодня, наверное, жена с дочкой поехали к теще, проведать. А сын с соседскими пацанами до вечера будет гонять футбольный мяч. И у сына и у дочери есть его, Пушковского, «фирменный знак»: родинка за левым ухом. И оба рыженькие. Как папа.

- Ух, какая красивая, - изображая крайнюю стпнь восхищения, Боев достаточно громко оценил внешние данные проходившей мимо женщины лет тридцати.

Пушковский после завтрака с водкой забыл свои утренние страхи и, чувствуя прилив весенней энергии, быстро среагировал:

- Необыкновенная! – и уже вполголоса, заметив легкую тень смущения проявившуюся то ли в походке, то ли в выражении лица незнакомки, с независимым видом входившей в гастроном, добавил. – Коля, нутром чую: наш человек.

Боев, по привычке мимолетно отдавший своеобразную дань красоте женщины, вздохнул с наигранной печалью:

- Увы! В сей день с прискорбьем сообщаю, что хоть и сильно Вас желаю, но я другому отдана и буду век ему верна. Сашок, на сегодняшний вечер у меня уже имеются планы. И вполне конкретные! К тому же, периодические измены жене не должны носить постоянный характер. Между флиртом и развратом - пропасть, которую...

Саша возбужденно перебил:

- Смотри, опять она! - Незнакомка спускалась по ступеням магазина, принципиально глядя не в их сторону. - Коля, цель вижу. Иду на цель! С нами бог!

- Хрен с тобой, а не бог, - добродушно пробурчал Боев, наблюдая, как Пушковский упругим шагом настигает женщину.

- Девушка! Что же это делается?! В то время как вся американская армия мрачной тенью нависла над беззащитным Ираком, Вы так спокойно ходите по магазинам..., - Саша, картинно выпучив глаза и размахивая своими длинными руками, начал свой “охмурительный” монолог.

- Экспромт в стиле “домашняя заготовка”. Точнее - гостиничная, - улыбаясь пробормотал Николай, наблюдая как Саша, склонившийся в полупоклоне над потрясенной темпераментным наступлением женщиной, с наигранной галантностью и осторожно - риск! - берет ее под руку.

Боев взглянул на часы. Еще рано. Зевнул. Здесь больше делать нечего. Можно да и нужно пойти вздремнуть. Да, на почту зайти необходимо: вдруг от семьи есть что-нибудь “до востребования”?

Но тут взгляд его остановился на группе ребятишек, по каким-то своим правилам игравшим “в камешки”. Среди них явно выделялся мальчуган лет десяти - он очевидно был в этой группе “за командира”. То и дело слышался его командный голос: “Теперь ты бросай! Стой! Стой, кому говорю, а то щас схлопочешь. Щас вмажу пару раз по морде - смотри у меня...” Главное - он был рыж и нахален, с крупными чертами лица. Похож!

Николай остановился, оглянулся: Пушковский и его собеседница дружно смеялись, не глядя ни на кого.

- Эй ты, рыжий! Иди сюда, - позвал Боев мальчишку. И, увидев, что тот разозлился на такое обращение, с улыбкой добавил: - Иди, иди, дело есть.

- Чего надо, брюнет? - нахальство и злость мальчугана привели Николая в восторг. “Получится. Все получится! Хорош нахаленок,” подумал он.

- Есть дело на пять рублей.

- Ха! Оставь себе: что на них теперь купишь?

“Во дает прагматик”, приходя во все больший восторг, Боев решил не отступать:

- Пачка московского шоколада?

- Две!

- Одна! И две пачки жвачки, -”Простите, ребятки, но вам еще останется”, успел вспомнить Николай и о сыновьях.

Рыжий поджал губы, вздохнул и махнул рукой:

- Ладно! Говори, че надо.

- Видишь, вон там стоит рыжий верзила? Ну, тот, что с женщиной разговаривает.

- Ну, вижу.

- Женщину эту знаешь?

- Нет.

- Значит так. Этого мужика нужно разыграть. Подойдешь к нему и скажешь: “Здравствуй, папа Саша.”

- Ну, да! А если он мне пенделя даст?

- Ручаюсь - нет! Он мой друг. Он добрый. Просто разыграть надо, чтобы к теткам разным приставал меньше. Пошутить. Понял?

- Ладно. А где шоколад и жвачка?

- Сделаешь дело - идем к гостинице. Там и дам.

- Не надуришь?

- Пятерку - сейчас или шоколад и жвачка - потом в гостинице.

- Ладно, - малый еще раз недоверчиво взглянул на Боева. - Чего еще говорить-то надо?

Николай обстоятельно проинструктировал делового парнишку, скрупулезно соотнеся его небогатые биографические данные с придуманной на скорую руку легендой. Кое-что совпадало, кое-что изменили: домашний адрес, наличие отца, дату рождения (минус девять месяцев на беременность, плюс три месяца на дату монтажа аппаратуры в тот год, когда они вдвоем были здесь одиннадцать лет назад).

“Бог мой! Вся жизнь пролетела по командировкам!” - Николай бросил взгляд на Пушковского - тот был на месте.

- Ну, малец, с богом! Желаю тебе успешного актерского дебюта, - хлопнув мальчишку по плечу, Боев торопливо зашел за деревья, ни на секунду не теряя из виду весело болтающую парочку и решительно подходившего к ним рыжего мальчугана.

Малыш остановился возле Пушковского, дернул его пару раз за рукав. Далее, в немой из-за расстояния сцене, Боев наблюдал как высоко задравший голову мальчик что-то сказал Саше. Как стремительно сбежали улыбки с лиц Саши и его собеседницы. Как она растерянно и испуганно оглянулась по сторонам, резко крутнулась на месте и шагнула в сторону. Как рванулся за ней Саша, не отрывая взгляда от своего рыжего подобия. Как вернулся, оглядываясь на уходящую женщину. Как присел на корточки, уровняв разницу в росте. Как здоровенными своими лапами осторожно прикоснулся к плечам мальчика и начал его расспрашивать.

Боев с пасторским выражением лица, тихо бормоча про себя “И воздастся каждому за грехи его...”, двинулся в сторону гостиницы. За шоколадом.

С Александром он увиделся часа через три. Тот был в гостинице, в их номере. Перед Сашей стояла пустая бутылка из-под водки. Лицо у Пушковского было трезвое и страшное.

Повернувшись к вошедшему Николаю, Саша заговорил, непривычно часто и четко выговаривая слова:

- Коля! Коля, дорогой! Сегодня я понял, какое я говно. Сколько себя помню - мотался по бабам. Иногда влюблялся, иногда увлекался. Чаще - относился к ним с презрением. По ночам, в постели устраивал такое, такие фокусы, что...Тьфу!

- Да, Сашок, лосадно, что о твоих талантах не инфор-мировано руководство Союзгосцирка.

- Коля! Прошу тебя, дослушай! Если я сейчас не выго-ворюсь, не выскажу все - у меня сердце лопнет. Выслушай! Я тебя очень прошу. Не ухмыляйся - будь человеком. Хоть раз.

Пойми, Коля, я - балбес. Скотина! Имея двоих законных детей, я совершенно забыл, что дети могут от меня рождаться не только у моей жены. Аборты, презервативы, предохранения... Все это проходили. Но сегодня - ты только подумай! - сегодня потащился я за этой подружкой у магазина, а через пять минут подходит ко мне расчудесный пацан. Крепкий такой, умница, красивый - точная моя копия. Но только лучше, гораздо лучше меня. А я - мразь, говнюк. Ублюдок недотраханный...

А он, мальчуган этот, мальчишечка подходит и говорит: “Здравствуй, папа Саша!” Ты представляешь?! Я долго его обо всем расспрашивал - все совпадает. Все! Коленька, милый, вспомни: одиннадцать лет назад, монтаж проверочной аппаратуры, девочки из госпиталя. Вспомнил?

- Уважаемый Александр Иванович! Как можно упомнить всех прекрасных дам, встреченных за две пятилетки, включая безусловно трудолюбивых и высококвалифицированных тружениц здравоохранения.

Саша рассвирепел:

- Не юродствуй! Не будь скотиной! Ты...

- Хватит! - резко оборвал его Николай. - Кающийся блудник. Блудец. Блудун! Сексуальный диверсант. Заяви в прокуратуру, что берешь на себя всю ответственность за совершенный одиннадцать лет назад сексуально-террористический акт.

Кстати! Юное уголовное дарование, которое вызвало у тебя столько восторга, раскололо тебя не менее, чем на червонец. Так ведь? И я ему по уговору - шоколад и жвачку. Так что, уважаемый и несчастный Сашенька, не проявил ты должной политической бдительности и пал жертвой дешевой - каюсь! - провокации.

Впрочем, это позволило развить у тебя аналитическое мышление на основе, так сказать, теории подобия рыжих образов и проявить зачатки самокритичности в сексуально-прикладной области.

Саша, открыв рот, с недоумением и испугом смотрел на Николая. Тот, утвердительно покачивая головой, - “Да, Саша, да,” - убрал со стола пустую бутылку. И поставил полную. Налил почти по полному стакану. Чокнулся со стаканом своего друга. Выпил. Машинально выпил и Пушковский. Коля подмигнул и расхохотался.

Смеялись они долго. До слез. Затем Николай взглянул на часы и заспешил на свидание. Поправил свои вьющиеся безупречно черные волосы. По-пшикал из баллончика с дезодорантом.

- Итак - вперед, джентльмены удачи!

- Желаю творческих успехов, - пожелал ему Саша, испытывавший одновременно легкость от свалившейся с души тяжести и некоторой грустной зависти. У него предстоял пустой вечер в пустой гостинице. Глядя на парадно одетого товарища, он машинально запустил руку в свою богатую рыжую шевелюру. Поправляя волосы, провел пальцами за ушами.

И, мгновенно побледнев, больным голосом, едва слышно произнес:

- Коля! У мальчика есть родинка. За левым ухом...

 

КАРАУЛ № 3 6

- Товарищ капитан! Докладывает старший сержант Умяров. Дежурный боевой расчет в составе старшего сержанта Умярова, сержанта Рахманова, рядовых Мухамметдинова и Аминова приступил к боевому дежурству по охране и обороне технического склада № 36. Замечаний нет, - Умяров невольно сделал акцент на словах “начальник”, “боевой”, “оборона”.

Он уважал эти слова и немного жалел, что из них лишь одно - “начальник” - состоялось в его жизни. Заканчивается служба в Ракетных войсках, осенью - дембель, и до сих пор в настоящем деле по-настоящему показать себя хорошему воину Руслану Умярову, отличнику боевой и политической подготовки, похоже, так и не удастся.

Начальник дежурной смены охраны и обороны боевого ракетного комплекса капитан Свиридов, находящийся в пятнадцати километрах от шахтной пусковой установки, которую поручено охранять караулу Умярова, с удовольствием представил себе всегда серьезного, постоянно готового к действию, рослого и плечистого старшего сержанта. За этого можно быть спокойным!

Да и остальные ребята нормальные, подобраны с учетом новейших рекомендаций по психологической совместимости. Правда, в научные рекомендации Свиридов не очень то верил, - “Туфта!” - но в данном случае они вроде бы оправдались. Толковый расчет!

- Доклад принял. Желаю успешного боевого дежурства! - капитан положил трубку селекторной связи, снял галстук и расстегнул ворот рубашки - жара!

- Ну, что, земляк? Не расплавимся? Свиридов взглянул на сидевшего за соседним пультом сержанта.

- Никак нет, товарищ капитан, - ответил тот.

Боевое дежурство началось. В башнях караульных помещений, за пультами системы охраны и в отсеках подземного командного пункта, вглядываясь кто в изнывающую от зноя степь, кто - в индикаторы и дисплеи аппаратуры, расположились офицеры и прапорщики, сержанты и рядовые дежурные сил боевого ракетного комплекса. Впереди - долгие сутки дежурства, а пока надвигалась первая ночь. Ветреная, с устойчивым “бабаем” с юга.

В быстро наступивших сумерках над четкой геометрией квадратов пшеничного поля, разделенных безупречно прямыми линиями проселочных дорог, под белым зонтиком парашюта повис еще раскаленный шарик спускаемого аппарата разведывательного спутника. Траектория его спуска в силу каких-то причин значительно отклонилась к югу от района ожидания, и потому все вертолеты поисково-спасательной группы, ориентируясь на сигналы радиомаяка, на полной скорости заскользили по меридианам вниз, стараясь до темноты выполнить свою боевую задачу.

Им старательно помогал колючий - “бабай”, подгоняя парашют навстречу поисковикам. Да перестарался, положив купол на колючую проволоку ограждения боевой стартовой площадки №36.

Рядовой Аминов любовался закатом. Красивый закат. Хороший закат! Совсем похожий. Такой закат Магомед Аминов любил смотреть дома, на родине. А пока на красивый закат приходится смотреть через амбразуру бронеколпака на самом верху башни караульного помещения. Здесь все называют башенку “замок царицы Тамары”. Веселые люди! Только зачем так называют? Непонятно. Называется правильно - карпом. Так и называй. Зачем замок? Зачем Тамара? Нету царицы...

Закат совсем угас. Стремительно надвигалась темь. Усилился “бабай”, сильнее зашелестели по броне гонимые ветром песчинки. Cквозь этот привычный уху шорох до Магомеда доносились какие-то едва слышимые хлопки.

“Как большая рыба, совсем ленивая очень рано утром хвоcтом стукает по воде”, подумал Аминов. Он глянул еще раз вслед ушедшему солнцу и передвинулся левее, к южной амбразуре. Через нее днем хорошо смотреть на ворота стартовой площадки. Через эти ворота приезжает смена. “Ох, не скоро она приедет”, подумал Магомед и прислушался. Да, хлопки доносились от ворот. Но ничего не видно: темно.

Магомед включил прожектор и повел лучом в сторону ворот. Да! Вот оно! На колючей проволоке висело большое белое полотнище, шевелящееся и изредка хлопающее под порывами ветра. “Зачем простыня на проволоке? Кто вешал? Кто приказал?” - совсем не понимал Магомед такого. И вдруг понял и испугался. Совсем немного, но испугался: “Парашют!”

Выключив на всякий случай прожектор, Аминов осторожно снял телефонную трубку и шепотом произнес:

- Эй, Рахман Первый! Слышишь меня? Иди сюда, пожалуйста. Быстро иди. Что? Нет, нет. Здесь - парашют. Здесь - десант.

Фарух Рахманов, которого с легкой руки капитана Свиридова многие звали Рахманом Первым, услышав о десанте, очень нехорошо подумал о Магомеде. Он с сожалением поднялся из-за пульта управления системами охраны и связи. И, все еще плохо думая о Магомеде, по лесенке поднялся в бронеколпак.

- Смотри, сержант, смотри, пожалуйста, - Аминов включил прожектор. В луче вились бесчисленные песчинки и билось удерживаемое стропами и шипами колючей проволоки белое полотнище парашюта. - Десант. Видишь?

Рахманов остолбенел. Затем пригнулся:

- Стой здесь. Тихо. Я подниму остальных, - и исчез, бесшумно скользнув вниз по лестнице.

... Старший сержант Умяров влетел наверх босиком и в одних трусах. Кинув взгляд на парашют, он удовлетворенно крякнул. Годится! Затем вручил Рахманову ключ от фиксатора пулемета и, расправив несуществующие складки на трусах, едва сдерживая рвущийся наружу душевный подъем от предвкушения дела - настоящего! - скомандовал:

- Рахманов! Готовь пулемет к бою. Аминов! Доложи обстановку на командный пункт, - и с криком “Расчет - к бою!” - метнулся вниз, едва не растоптав заспанных Ниязова и Мухамметдинова.

- К бою!

Парни стремительно забегали по “караулке”, натягивая на себя форменную “хабэ”, привычно подхватывая автоматы, подсумки с патронами, вскрывая ящики с гранатами. Этим они сильно отвлекали Аминова, который докладывал капитану:

- Товарищ капитан! Рядовой Свиридов... Виноват. Капитан Аминов... Виноват. Сильно коротко говорю, товарищ капитан. Неприятность у нас на складе номер тридцать шесть. Маленькая. Парашютисты напрыгали. Десант, значит. Вот.

- Какой десант, Аминов? Вы, что, с ума там сошли? Или пьяные? Да я вас... мать... в душу..., - пьянка в карауле, на боевом дежурстве - такого давно не было.

- Товарищ капитан! Нет пьяных. Только чай пили. С сахаром, - Магомеду стало очень обидно. - А десант есть. Настоящий. На парашютах. Вражеский. Товарищ капи...

В этот момент связь оборвалась. Может быть, из-за того, что в это время старший сержант отключил систему охраны и где-то что-то замкнуло. А может, по каким-то иным причинам - кто знает?

Но связь пропала, оставив капитана Свиридова в крайне дурацком положении.

По инструкции он должен был немедленно доложить о происшествии в штаб дивизии. Но, что докладывать? Что на вверенную капитану Свиридову пусковую установку с ракетой и с десятком ядерных боеголовок в мирное время, в разгар курортного сезона напали вражеские парашютисты? Чьи? Мирового империализма? Но и не доложить нельзя. Нельзя замыкать информацию на себе - останешься крайним. Нужно “перевесить колокольчик”, но аккуратно. Как учили.

Тщательно взвесив в уме формулировку доклада, капитан Свиридов перевел дыхание и решительно снял трубку с аппарата дальней армейской связи:

- Товарищ подполковник! Докладывает капитан Свиридов, охрана и оборона района “Пшеничный”. С технического склада номер тридцать шесть поступило невнятное сообщение. Как будто на них там напал десант. Парашютный...

Дежурный начальник дежурных сил ракетной дивизии подполковник Тараненко мгновенно сообразил, что теперь он - крайний. Теперь на его собственной шее как у жвачной коровы болтается “колокольчик”.

- Капитан! Ты, что, придуриваешься? Что за хреновину ты городишь? Детективов на ночь начитался? Десантник хренов... А ну, доложи обстоятельно.

Свиридов повторил то немногое, что знал сам. А позвонил, мол, потому, что хотел попросить разрешения товарища подполковника оставить пост и лично проехать на склад №36 для уточнения на месте всех обстоятельств.

- Езжай, капитан, да без фокусов там. И без того ты мне свинью подложил. Смотри мне...

Положив телефонную трубку на аппарат, Тараненко долго не отводил от нее взгляда. Нет, от “колокольчика” необходимо избавиться не откладывая “на потом”.

Подполковник снял трубку с аппарата секретной связи:

- Здравия желаю, товарищ полковник! Вас беспокоит подполковник Тараненко, дежурные силы “Степной”. В целом - все нормально. Так точно: смена дежурных расчетов проведена без замечаний. Так точно! К восемнадцати ноль ноль все расчеты предыдущей смены доставлены в жилую зону. Так точно: все нормально. Только вот с пусковой номер тридцать шесть боец из караула что-то бормотал насчет парашюта, десанта, а потом связь оборвалась. Да, туда выехал дежурный офицер с взводом усиления. Так точно! Есть, под личную ответственность!

Подполковник положил трубку. Вместе с “колокольчиком” у него осталось чувство недовольства ситуацией. Добавилось “под личную ответственность”. Полковник - не дурак, на то он и полковник. Как бы этот клятый капитан со своей тридцать шестой не подставил его. Тогда - прощай мечты о переводе поближе к столице...

Руслан Умяров и его бойцы, взаимно страхуясь, с автоматами наизготовку, открыли ворота и двинулись к парашюту, ярко болтавшемуся в свете прожектора. Из башни карпома, припав к прицелу пулемета, их прикрывал сержант Рахманов.

Но подойти к парашюту бойцы не успели - Мухамметдинов, на всякий случай посматривавший по сторонам, вдруг остановился и начал тыкать пальцем куда-то в степь.

Рахманов кинулся к северной амбразуре и через нее увидел, как по степи навстречу ветру идет покачивающийся из стороны в сторону, как при ходьбе, луч света. На некоторое время пришла оторопь: что же это за чудо такое? Но прорвавшийся навстречу ветру знакомый звук принес разгадку: вертолет. Он приближался и шел прямо на их пусковую...

Командир поискового вертолета майор Степаненко осторожно покачивал из стороны в сторону свой Ми-8, стараясь лучом прожектора захватить как можно более широкий сектор обзора и одновременно не отклониться от невидимого лучика радиомаяка, исходящего из спутника.

Чутьем опытного поисковика Степаненко чувствовал, что объект где-то рядом. Что вот-вот они увидят купол парашюта. Только бы не проскочить мимо! Тогда придется начинать сначала, “гулять”, быть может, до полной выработки топлива, ночевать в степи, ждать вертолет-заправщик...

- Есть объект! - воскликнули одновременно и Степаненко, и правый пилот, и выглядывавший из-за их спин борттехник.

- Внимание! Внимание всем “Орешкам”! Я - ноль седьмой, я - ноль седьмой. Объект находится у границы специального склада, квадрат... , - Степаненко едва успел сообщить координаты, как в луче их прожектора возникли четыре солдатские фигуры с автоматами, нацеленными на кабину вертолета. Один из бойцов руками делал знаки вертолетчикам - “Садись!” С карпома дважды хлестнул по вертолету мощный луч света.

- Внимание “Орешкам”! Я - ноль седьмой. Иду на посадку непосредственно возле объекта. Четверо вооруженных бойцов под угрозой оружия требуют посадки. Очевидно, это - караул спецсклада.

Едва вертолет коснулся земли, как из него тут же выпрыгнул борттехник и побежал навстречу бойцам. Но Умяров, тщательно прицелившись в бегущего, заставил его остановиться и затем уложил на землю. И, скрестив руки над головой, дал знак экипажу:”Глуши двигатель!”

Майор Степаненко не стал испытывать судьбу и, передав по радио последнюю информацию о негостеприимной встрече, выключил двигатели.

Вертолетчиков обыскали. Забрали оружие и документы. Бойцы, поглядывая на хладнокровного Руслана Умярова, успокоились и действовали расторопно и решительно. Как старший сержант. Какой молодец оказывается.

Вертолетчики пытались вразумить бойцов, но вошедший в азарт Умяров реагировал коротко - “Разберемся!” - и не снимал пальца со спускового крючка своего автомата.

Степаненко, поглядывая в северную часть невидимого уже ночного горизонта и рассчитывая на обе аудитории, произносил монотонно как заклинание: “Спокойно, товарищи, спокойно. Во всем разберемся, все прояснится. Спокойно. Главное - сохранять выдержку, не горячиться. Спокойно...”

Но правый пилот, недооценивший остроту ситуации, не выдержал униженного положения офицера-летчика по отношению к караульному сержанту и раздраженно бросил совершенно неосторожную в этой ситуации фразу: “Не дури: сержант. Наплачешься потом...”

Умяров среагировал молниеносно - ткнул дулом “калашникова” под ребро пилоту, от чего тот охнул и согнулся. Руслан заорал, хищно ощерив зубы:

- Руки! Руки вверх! Всем! - остальные бойцы тоже заволновались и, напряженно сжимая в руках оружие, не сводили взглядов и стволов с вертолетчиков.

- Спокойно, товарищи, спокойно, - майор Степаненко старался вложить в свой голос как можно больше мягкости и тепла. Ситуация была на грани срыва.

- Еще один! - закричал вдруг Мухамметдинов: в степи вновь показался покачивающийся столбик света. Второй экипаж, нащупывая дорогу прожектором, шел по невидимым следам первого.

Умяров не колебался ни секунды: уложив первый экипаж на землю и оставив над пилотами Мухамметдинова, он вместе с Ниязовым и Аминовым встретил второй вертолет. В том же порядке:”Глуши двигатель!”, обыск, оружие и документы, “По одному - вперед!”

Шестерка вертолетчиков с поднятыми руками в окружении автоматчиков по команде Умярова потянулась к воротам стартовой площадки. Рахманов с башни освещал их путь прожектором, невольно слепя идущих.

Вторую победу Умяров воспринял с большим удовлетворением. Как все хорошо получается! Капитан Свиридов будет доволен. Он скажет: “Молодец, Умяров!” И перед строем объявит Умярову благодарность. А он, Умяров, громко и четко скажет: “Служу Советскому Союзу!” А может..., может быть, медаль дадут? Или орден? Совсем правильно будет! Ведь как-никак два вертолета захватили”.

От хороших мыслей и на душе хорошо. Повеселев, Умяров бодро давал команды и бойцам и задержанным. Хорошее настроение хорошо распространяется. Все понемногу “оттаяли”, уменьшилось напряжение.

В створе ворот несколько замешкались. Пока совмещали створки, щелкали замками, состыковывали штепсельные разъемы системы охранной сигнализации - задержанные опустили руки, разговорились. Все ниже к земле опускались стволы автоматов...

Но второй пилот из экипажа майора Степаненко неправильно оценил положение дел. Злость на явно превысившего свои права старшего сержанта бурлила в нем, искала выход. Под ребром саднило. И он не выдержал, прошипев сквозь стиснутые зубы прямо в ухо Умярову:

- Выпендриваешься? Погоди, чурка траханый..., - и отвернулся.

Умярова будто жаром из печи обдало. Он жутко застонал, отчего пилот резко обернулся и со стремительно нарастающим страхом уставился в бешеные глаза своего противника.

Умяров рванул рукой автомат, зацепившийся стволом за ремешок планшетки с картой и документами вертолетчиков, висевшей на том же плече.

Пилот в ужасе прыгнул из кольца света в темноту, в пространство между двумя рядами колючей проволоки, сбив при этом табличку с аккуратными буквами “Осторожно! Мины!”

Умяров, поматывая из стороны в сторону стволом, выпустил длинную очередь прямо над головой убегающего в мрак вертолетчика. И тут раздался взрыв. Ослепительная вспышка поглотила бегущего. На какое-то мгновение навалилась темнота, и вновь, метров на тридцать дальше вдоль периметра ограждения вверх взметнулся перевернутый конус огня и взвился разноцветный веер сигнальных ракет.

В бешено пляшущих бликах огня, лихорадочно прыгающего луча прожектора и разноцветных теней видна была удаляющаяся с невероятной скоростью фигура вертолетчика, бегущего в коридоре ограждения по сигнальному минному полю. В соседнем коридоре мины были настоящие...

Фарух Рахманов решил внести свой вклад: пытаясь остановить беглеца, он выпустил несколько коротких трассирующих очередей из крупнокалиберного пулемета, направив их чуть впереди и выше бегущего. Но тот продолжал свой стремительный бег...

Взвод усиления во главе с капитаном Свиридовым на бортовом грузовике мчался кратчайшей дорогой к тридцать шестой. На выбоинах грунтовой дороги машину безжалостно кидало. Стонал изношенный кузов, глухо лязгали каски бойцов, ударявшихся головами и бережно удерживавших оружие и боеприпасы. Лучи фар прыгали то по колдобинам дороги, то по невысоким колосьям высокосортной пшеницы, то по песчаным шлейфам, вьющимся на фоне черного бархата неба.

Вынырнув из очередной ложбинки, автомобиль с ревом вскарабкался на плоский пригорок, с которого хорошо просматривалась вся тридцать шестая стартовая площадка. Водитель затормозил без команды, выключил двигатель. Ошеломленные молча смотрели бойцы на происходящее.

По периметру площадки, выхватывая из темноты участки колючей проволоки, белые чашечки изоляторов на линии высокого напряжения и неподвижные горбы вертолетов, метался луч прожектора.

На дальней от наблюдавших стороне площадки взметнулось вверх несколько снопов огня - взрывы. Короткими очередями бил пулемет, установленный на башне карпома. Языки огня, то прибиваемые ветром, то им же раздуваемые, ползли и прыгали по сухой траве на территории площадки и по окружающему ее пшеничному полю.

- ... твою мать! Да что же это делается?! - изумлению Свиридова не было границ. До этого момента он и близко не верил ни в парашютистов ни в какой-либо иной десант. Но увиденное...

- Гаси свет! К бою!

Бойцы стремительно попрыгали из кузова. Они совершенно не понимали происходящее, но взрывы и выстрелы, гремевшие на тридцать шестой, подействовали крайне угнетающе. По крайней мере, жажды подвига не ощущал никто.

Капитан по рации передал на командный пункт:

- На тридцать шестой идет бой. Силы и средства атакующих неясны. Огонь ведется из автоматов и пулемета с башни карпома. Используются ручные гранаты. Нахожусь в пятистах метрах...

Развернув бойцов в шеренгу, капитан Свиридов повел их к стартовой площадке напрямую через пшеничное поле. На площадке продолжали лопаться яркие пузыри разрывов, гулко бил пулемет и раздавался сухой треск автоматных очередей.

Умяров, вновь уложив на бетонку ставших совсем послушными авиаторов, с холодным злорадством наблюдал за стремительно завершавшим бег вертолетчиком. Сопя и подвывая, тот ворвался в створ ворот подобно носорогу и сбил с ног всю бравую четверку караульных, пытавшихся его остановить.

Груда тел вперемешку с автоматами рухнула на лежавших вертолетчиков. Поднялась кутерьма, остановить которую Умярову удалось только лютым криком и длинной автоматной очередью в небо.

Перепачканных в пыли и моторном масле, накопившемся на бетонированном покрытии дороги у ворот, помятых офицеров ввели в карпом и, за неимением другого свободного помещения, заперли в холодной на тот момент комнате, предназначенной для сушки обмундирования. Называли ее сокращенно - сушилка.

Задержанные с трудом разместились в тесной сушилке, уложив все еще вздрагивающего “бегуна” в дальнем углу под стенкой. Тот в грязном комбинезоне, с разорванными и обгорелыми штанинами, беспрерывно потирал руки, приподнимался, дергал ногами и лихорадочно блестящими глазами обшаривал небогатый интерьер.

По лицу его сквозь пятна копоти и грязи обильно струились ручейки пота. Запекшиеся губы пилота также находились в непрерывном движении, неверно выговаривая бессмысленную вереницу слов.

Степаненко присел на корточки около своего напарника, вытер ему лицо полотенцем, висевшим тут же, с тревогой вгляделся в лицо товарища.

- Успокойся, Мокин, успокойся. Уже все позади. Сейчас отдохнем немного, а там - разберемся. И все будет хорошо. Все уладится.

Мокин напрягся, с трудом улавливая смысл слов, произнесенных командиром. Мышцы лица его несколько расслабились, в глазах появилось некое подобие осмысленного выражения. Судорожно вздохнув, он испуганно оглянулся, как будто из-за спины исходила угроза. И горячечно зашептал:

- Командир, блин, что же это делается? А? Не хрена себе! Этот чучмек чуть не пристрелил меня! А ноги?! Я же без ног мог остаться, блин!

Щеголеватый капитан Воронцов, командир второго экипажа, аккуратно чистивший ногти миниатюрными ножницами, с усмешкой произнес:

- Видишь ли, Мокин, неуместным употреблением слова “чурка” ты унизил национальное достоинство представителя другого рода войск. И какого! Ракетных, стратегических. И кого? Самого начальника караула. Лично! В присутствии подчиненных. При исполнении служебных обязанностей! На что же ты рассчитывал?

Мокин тупо уставился на капитана, затем, осознав смысл сказанного, взревел:

- Блин! Да я его хотел...

Галантно склонив голову, его оппонент с подчеркнуто вежливой улыбкой дослушал до конца длинную непечатную фразу.

- Вот видишь, голубчик, насколько плохо ты воспитан. Полагаю, именно на это обстоятельство обратил внимание доблестный начальник караула, любезно предоставив тебе редчайшую, можно сказать – уникальную - возможность в воспитательных целях пробежаться по минному полю. А ты, уважаемый, упомянул столь несущественные части бренного тела как ноги. Мол, «мамочка, я без ног мог остаться». Кстати, любезный, в процессе этого беспрецедентного забега не пострадало ли твое бесценное мужское достоинство?

Мокин испуганно растопырил ноги и обеими руками начал шарить у себя в штанах. Мужики захохотали, а капитан, переждав взрыв смеха, погасил улыбку и, придавсвоему лицу степенное выражение, подражая некоему профессору медицины, заключил:

- Итак, коллеги, в результате пальпации, наощупь установлено: пациент предположительно будет жить. И, быть может, не раз. И как личность сохранится, ибо самая сущность его, личная его гордость не пострадала.

- Пошел ты…, свирепея заорал Мокин, тщетно пытаясь встать на свои измученные ноги.

Степаненко встрепенулся:

- Товарищи офицеры! Отставить! Не надо, парни. Спокойно…, - он не договорил: прервав недолгую тишину, раздался гул ожившего на башне тяжелого пулемета.

- Господи, что же это еще? – с недоумением и тревогой выдохнул кто-то из вертолетчиков.

А это Фарух Рахманов по наитию резко отвернул прожектор от неподвижных вертолетов в ту сторону, откуда они прилетели. И увидел, что по мере движения луча как подкошенные валятся в пшеницу темные фигуры в касках и с оружием.

«Свои прятаться не станут. Значит - чужие», рассудил Фарух и дал несколько коротких прицельных очередей по приподнимавшимся каскам.

Огненный веер их двух десятков стволов незамедлительно захлестал по башне. Рухнула антенна резервной радиосвязи, о которой никто не вспомнил. Густым градом щелкали по бронеколпаку и с визгом улетали в ночь автоматные пули.

Капитан Свиридов вполне логично рассудил, что свои (расчет Умярова) в своих (в него, капитана Свиридова и его бойцов) стрелять не станут. Значит, карпом захвачен противником и боевая стартовая площадка, пусковая установка и ракета со всеми ее ядерными боеголовками находятся в руках у противника!

Свиридов похолодел от собственной оценки ситуации и жутких перспектив ее развития. И, доложив обстановку по рации на командный пункт, дал команду выбивать противника.

Автоматчики, то падая ничком в знак уважения к крупнокалиберному пулемету, то привставая, с колен били по карпому и другим мало-мальски подозрительным объектам на территории площадки. И медленно, но неотвратимо приближались к ограждению.

Умяров сообразил, что если противник прорвется на территорию площадки - конец их караулу наступит очень быстро. Он успел подсчитать: у нападающих было четырех-пятикратное превосходство! Победить можно только хитростью, разумеется, если раньше не придет подмога.

Руслан заставил свою голову думать, искать выход. И пока думал, взгляд его остановился на пульте управления системой охраны. “О, аллах!” Он забыл подать высокое напряжение на ограждение площадки!

Руслан метнулся к пульту и все тумблеры перевел в верхнее, рабочее положение. Под надписью “Высокое напряжение” засветились две зеленые лампочки. Успел! Теперь так просто враги не пройдут. Остановятся у ограждения. Вот и идея! Встретить их надо непосредственно у периметра, пока они будут выпутываться из “колючки” и пробовать на вкус высокое напряжение.

Оставив Рахманова у пулемета, Умяров с остальными бойцами выскользнул из карпома и побежал по узкому бетонированному тоннелю северного подземного хода, ведущего к бункеру у ограды, вблизи ворот площадки. На ходу Руслан с удовлетворением думал о том, как по проволоке весело бежит еще один его помощник - электрический ток. И совсем не думал, что так же споро электроток побежал к электронагревателям сушилки...

Пока Умяров с бойцами пробирался к бункеру, Рахманов успешно обменивался очередями с автоматчиками, строчившими из темноты ночного поля. В результате этого обмена - Слава богу! - жертв пока не было, но и нельзя сказать, что стрельба велась впустую: Рахманов всадил густую, полновесную очередь в грузовик и оттуда валил густой дым и пробивались пока еще слабые языки огня.

А автоматчики изрешетили вертолеты, казалось бы, стоявшие явно в стороне от основного объекта их внимания - карпома. Но ведь попали же! И теперь огонь жадно пожирал часть пшеничного поля, обильно политую топливом из пробитых баков винтокрылых машин.

Пока Умяров с бойцами пригнувшись бежал по бетонному коридору, информация о происходящем на тридцать шестой через павшего духом подполковника Тараненко, - Прощай, Москва! - через полковника в штабе ракетной армии попала на центральный командный пункт Ракетных войск. И оттуда, преобразившись в шквал приказов и указаний, молниями заметалась по каналам связи различных родов войск.

Разбуженные телефонными звонками, просыпались генералы и офицеры; в казармах дневальные расталкивали спящих водителей красивых черных “Волг”; на подмосковном аэродроме готовили к вылету Ту-134 Главкома.

На уральском аэродроме за пятьсот километров от караула № 36 оторвался от взлетно-посадочной полосы и на форсаже ушел в небо сверхзвуковой самолет-разведчик.

За полторы сотни верст от умяровского карпома прерывистый вой сирены выбрасывал из теплых постелей летный состав и техников полка боевых вертолетов.

Такая же сирена подняла на ноги ближайший к месту боя мотострелковый полк.

Всего этого, разумеется, Умяров не знал, осторожно открывая крышку люка северного бункера. Но стоило ему высунуть голову из люка, как в тот же момент взрывом раскололо вертолет майора Степаненко и добрая его половина огненным тараном ударила в ворота стартовой площадки, повалив и сами ворота, и столбы с изоляторами, и несколько рядов проволоки ограждения на десятки метров в стороны от въезда. На устоявших столбах заметались голубые молнии коротких замыканий.

Все! Высокого напряжения больше нет, и что хуже всего - образовался огромный провал в ограждении. Враги непременно должны его использовать. Потому-то Умяров, стремясь опередить невидимых своих противников, без единого выстрела провел своих бойцов по рухнувшей ограде и залег с ними на небольшом бугре метрах в тридцати от места, где раньше были ворота.

- Стрелять будете только тогда, когда я дам команду. Подпустим их поближе. Когда они зайдут на упавшую сетку - кидаем гранаты и бьем в упор. Бежать они не смогут - запутаются. Лечь не смогут - колючая проволока. Здесь всех и перебьем. Понятно? - шепотом инструктировал бойцов Умяров. - Еще раз говорю: кидать гранаты и стрелять только по моей команде. Только по команде! Иначе нас всех убьют. Их много. Их гораздо больше нас.

Капитан Свиридов, оставив трех бойцов с гранатометом напротив карпома, повел остальных к провалу в ограждении...

В сушилке обливавшиеся потом офицеры замерли, услышав приглушенный стенами карпома взрыв вертолета.

- Джентельмены, на мой непросвещенный взгляд даль-нейшее пассивное пребывание в этой портяночной сауне лишает караул нашей потенциальной поддержки. Не пора ли, так сказать, примкнуть? Как, товарищ майор?

Степаненко, ощупывавший дверь сушилки, согласно кивнул. Дико все это, плохо укладывается в голове, но одно очевидно: караул во главе с горячим на поступки старшим сержантом отбивает нападение. Чье? Кому в мирное время понадобилось нападать на пусковую установку с межконтинентальной ядерной ракетой? То, что в этом районе базируются стратегические ракеты, майор знал. Что их два экипажа оказались именно на стартовой площадке - догадывался.

Степаненко прислушался. Карпом и нападавшие обменивались редкими, скупыми очередями. На стук в дверь никто не реагировал. Похоже, из всего караула в карпоме остался один пулеметчик, да и тот - наверху в башне. И он либо не слышит их стука либо не намерен покидать свой боевой пост.

- Так, парни, будем высаживать дверь. Сделать это необходимо с первого раза. Понятно?

Все, включая закопченного Мокина, придвинулись к двери. Но “рабочего” места хватило только для троих. Дождавшись начала пулеметной очереди, Степаненко махнул рукой: “Давай!”

Дверь распахнулась без проблем, и выскочившие из сушилки вертолетчики полной грудью вдохнули прохладный воздух. В центральном помещении карпома никого не было. На пульте тускло светились красные индикаторы, пахло сгоревшим порохом. В центре на полу лежал опустошенный наполовину ящик с гранатами. Через амбразуры в бронелистах, прикрывавших окна, пробивались блики пожара.

- Наши машины горят! - прильнувший к амбразуре капитан Воронцов жестко заиграл желваками скул. - Ну, сволочи, держитесь!

Степаненко, ухватившись за перекладину лестницы, ведущей в бронеколпак, скомандовал борттехникам:

- Петренко и Звягинцев! Вставить взрыватели в гранаты!

Майор не успел добраться и до середины лестницы, как наверху раздался взрыв. Мгновенно погас свет, кисло запахло отработанной взрывчаткой и стало трудно дышать из-за взметнувшейся в воздух пыли.

Через пару секунд автоматически зажглись светильники аварийного освещения, в тусклых лучах которых слоями плавала пыль. Из люка бронеколпака свисала рука в испачканном побелкой рукаве защитного цвета.

После выстрела из гранатомета и взрыва, ударившего по башне карпома, бойцы капитана Свиридова плотной группой рванулись к пролому в ограждении.

Умяров дал знак своим: “Приготовиться!” И тщательно прицелился в человека, первым ступившего на поваленное ограждение. Мушка умяровского автомата устойчиво лежала на середине фигуры в военной фуражке.

“Офицер, должно быть”, с удовлетворением подумал Умяров, плавно нажимая на спуск и предвкушая как со спины офицера переведет он веер пуль слева направо, кося дивер-сантов. Как будут они дергаться, тщетно пытаясь выбраться из паутины колючей проволоки. Но какая-то, неясная пока мысль остановила движение его пальца, лежавшего на спусковом крючке. “Диверсант - и в офицерской форме?”

Офицер обернулся и хорошо знакомым голосом крикнул:

- Быстрее, ребятки, быстрее!

Умяров, холодея от мысли, что может не успеть, заорал во весь голос:

- Не стрелять! Отставить! - но бойцы уже и сами поднимали автоматы.

- Руслан, голубчик, живой?! - теплая волна радости обдала капитана. Какое это счастье - видеть этих мальчишек живыми! И одновременно Свиридов почувствовал как разом наваливается на него страшная усталость всей этой невероятной ночи.

Но, быстро пересчитав поднявшиеся из травы фигуры, с испугом спросил:

- Кого нет?

- Рахман в башне...

- Где?! - в памяти капитана тут же во всех деталях всплыла виденная всего лишь минуты назад картина прямого, точного попадания из гранатомета в бронеколпак карпома. - Он там... был?

- Товарищ капитан, смотрите! - последним спускавшийся с пригорка Мухамметдинов показывал поднятым автоматом в сторону карпома. Оттуда к пролому в заграждении бегом мчались несколько фигур.

- Ложись! К бою! - автоматически отреагировал Свиридов.

- Гранаты - к бою! - эхом прозвучала команда майора Степаненко.

Как знать, что произошло бы дальше на поле этого боя, если бы в этот миг не ударил с неба ослепительно белый холодный свет. А еще через мгновение все были оглушены ревом и грохотом двигателей боевых вертолетов, ворвавшихся в пространство над стартовой площадкой.

И в струях света, щедро лившегося из плывущей под парашютом осветительной авиабомбы, искрились вращавшиеся с бешеной скоростью винты вертолетов, тонкие струйки дыма тянулись вверх от черных пятен горелой пшеницы, от остатков двух поисковых вертолетов.

По разные стороны от рухнувших ворот на расстоянии броска гранаты замерли бойцы капитана Свиридова и вертолетчики майора Степаненко. Пригнувшись, со страхом и надеждой всматривались они в ожерелья неуправляемых ракет, подвешенных под крыльями винтокрылых штурмовиков, в стволы торчащих под ними скорострельных пушек, искавших себе достойную цель.

И стояли они полусогнутые, неподвижные, мысленно отгоняя тот случайный первый выстрел, после которого с вертолетов обрушится на них беспощадный, всепожирающий огонь.

Об этом же молил Аллаха сержант Рахманов. Из-за пульсирующей боли в травмированной голове он не слышал гула двигателей и потому беззвучно скользящие в лучах неестественного света штурмовики казались ему вестниками неизбежной смерти.

Воздев руки к небу, Фарух шептал полузабытые с детства слова молитвы, не сводя глаз с направленной на него авиационной пушки, хищно выглядывавшей из-под брюха вертолета, зависшего неподвижно в двух десятках метров от карпома.

Выпуклые глаза-блистеры металлической стрекозы пристально разглядывали стоящего на коленях человека, и в их неподвижности ощущалась страшная нерешительность: забрать жизнь у этого парня или оставить?

И все-таки улетел вертолет. И потянулись за ним остальные, оставив себе на смену десятка два бронированных машин, со всех сторон вплотную подползших к изгороди площадки.

Водители глушили двигатели, бойцы через люки выбирались на броню, закуривали, с любопытством разглядывали разорванные на части вертолеты, изъязвленную пулями башню карпома, сгоревший дотла грузовик и черное пепелище на месте пшеничного поля.

Видно все это было отчетливо, до мельчайших деталей. Потому что солнце успело взойти.

1991г.